О ГЕОРГИИ МАЛИЕВЕ
15 Января 2015
Было лето 1928 года. Я совершал свою первую поездку в Дигорское ущелье. Конечным пунктом моего путешествия было селение Дзинага. Здесь я впервые встретился с Георгием Малиевым. Он работал учителем в сельской школе. Среднего роста, плотного сложения, широколицый, очень смуглый. Я застал его беседующим с сельчанами на нихасс. На голове у него была простая серая пастушеская войлочная шляпа. Обут он был в простые осетинские чувяки. Ничем по одежде не выделялся из толпы. Но в этой скромной оболочке простого горца-пастуха скрывался вдохновенный поэт-романтик и великий мечтатель. Он звал молодежь к свету и подвигу. Он писал:
Рохсмæ, фæсевæд, тундзстæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ
Скæнтæ муггагмæ стур ном.
Арвмæ мæсуг амайетæ,
Хормæ скæнетæ фæндаг,
Гъæйт, зæрдиуагæй уайетæ,
Догъи ма уотæ фæстаг!
Тари цæфсæд сæребарæ,
Мегъи сорæд æ тунтæй.
Цард мабал уæд гъезæмарæ,
Зæнхæ райзол уæд рунтæй.
Рохсмæ, фæевæд, тундзетæ,
Рохсмæ цæуетæ æнгом,
Нифс, лæгдзийнадæ уарзетæ,
Скæнтæ муггагмæ стур ном.
(«Ф е д о г»)
Он мечтал о том времени, когда пароды побросают оружие и будут жить, как братья.
Тæходуй, æна, Кæми ци седзæр,
Ацæмæзау дин Кæми ци мæгур,—
æз ку фестинæ Бауарзионцæ
Дессаг фæндургин. Мæ дессаг фæндур...
Хъазбеги цъонгмæ
Исцæй цæуинæ, И фарни тунæ
Дессагон зартæ æрфелауидæ,—
æрцæйцæгъдинæ... Уарзондзийнадæ
æрфедар уидæ.
Уæд йеугур дуйней Уæд алли адæм,
æрæмбурд уидæ, Уæд алли бæстæ
Мæ цæгъдтæлтæмæ æркалионцæ
æригъосидæ. Сæ тохæн гæрзтæ...
Через поэзию Малиева проходит красной питью вера в чудодейственную облагораживающую, преображающую силу музыки, песни. Перед взором поэта носился образ прославленного героя осетинского эпоса, дивного музыканта и певца Ацамаза, чья игра на свирели одушевляла и преображала всю природу, собирала зверей и людей в одно ликующее братство. Поэт мечтал о новом Ацамазе, песня которого овладеет душами людей и заставит их забыть вековечную вражду и навсегда расстаться с оружием.
Но песня, по Малиеву, преображает не только окружающий мир. Она преображает самого певца. Ничем как будто не примечателен пастух Гудзуна. Бедный, неуклюжий, в лохмотьях, он слывет за самого никчемного
человека, почти за дурачка. Девушки потешаются над ним. Старший пастух Бабат с насмешками отказывает ему в руке своей дочери.
Но вот Гудзуна, оставшись один со своим стадом, достает свирель.
æ уодæнбал — æ хæтæл
Хебæраги æ уæлдзогæ
æривæруй æ цъухбæл.
Гъæйдæ-гъа, цæгъдун нийдайуй,—
æд хæтæл æдули нæй.
Уой, десгæнгæ, ниффæнзунцæ
Хуæнхтæ, кæмттæ æмбурдæй...
(«Г у д з у н а»)
Замечательные слова:
æд хæтæл æдули нæй...
Когда Гудзуна играет на свирели, он уже не выглядит дурачком.Вдохновение облекает его в мудрость. Оно возносит его высоко над теми, для кого он служил посмешищем.
Но вдохновение сродни не только мудрости. Оно сродни также героизму. И мы видим, что в час тяжкого испытания, когда в Дигорию вторглись ее заклятые враги, именно он, презираемый всеми Гудзуна, бесстрашно вступает в неравный бой с недругом и ценой собственной жизни спасает родину.
И еще одно чудо совершает музыка. Она рождает любовь. Именно игрой на свирели пленяет сын волопаса бедный Махамат («Гъонгæси фурт мæгур Мæхæмæт») гордую ханскую дочь Гиданну.
Изæри усми æ даргъ хæтæлæй
Мæгур Мæхæмæт ку ниццæгъдидæ,
Уæд хани кизгæ Гиданнæ-рæсугъд
Бæрзонд мæсугæй сах нийгъосидæ.
Уарзт райгъал уидæ уæд йе 'взонг зæрди,
Хори тунау йин барохс кæнидæ
æ рæсугъд æнгас, æ рæсугъд цæсгон.
Разъяренный хан отсекает Махамату его чернокудрую голову (æ саудзикко сæр) и насаживает ее на кол: пусть все видят, чем кончается любовь холопа к ханской дочери:
— Базонетæ нур, куд фæууарзунцæ
Гъонгæсти фурттæ хани кизгутти!
Но хан просчитался. Он не учел, что как ни велико его могущество, оно не властно над силой любви. Прекрасная Гиданна, не желая пережить своего возлюбленного, пронзает свое сердце булатными ножницами...
Говоря о роли музыки и музыкантов в романтической поэзии Малиева, не могу не сказать о музыкальности самих стихов поэта. Она — уникальна в дигорской поэзии. Именно Малиев, и только он, сумел раскрыть и показать во всей полноте, какие красоты ритма, напевности, свободного и плавного течения таит в себе дигорская речь.
Вот несколько наудачу взятых отрывков.
Ци кæнуй, цума, ме 'лхуйнæ,
Ку нæбал зелуй дзæбæх?
Мæ цæститæбæл гъазунцæ
Сау нимæт æма сау бæх.
(«æ л х у й н æ»)
Или: Нæй Дзулей зæрдæ æнцойнæ,
Йе æ фагæ нæ хуссуй —
æд æхсæвæ æд-æ-бонæ
И мæсугæй фæлгæсуй.
(«Д з у л е»)
Или: Куд ниххаудтæй мард и донмæ,
Уой æстъалутæ уидтонцæ...
Уой цæхъалтæ кæрæдземæн
Десæ-дзорæ фæккодтонцæ...
(«Д з а н д з и р а х ъ>.)
Или: Сах не ' ркалдзæнæй хебари
Кедæр кизгæ цæети суг,—
Дæ фæсмæрдæ номи кадæн
Гъæу не сдаедзæнæй мæеуг.
(«Г у д з у н а»)
Или: И фарни тунæ
æрфелауидæ,—
Уарзондзийнадæ
æрфедар уидæ.
(«Т æ х о д у й, æ н а...»)
Вслушайтесь в эти стихи. Раньше чем доходит до сознания их смысл, они уже покоряют своим чарующим ритмом и звучанием. Когда читаешь такие стихи, невольно приходят на память слова Белинского, сказанные им о стихе Пушкина: «Что это за стих! Он нежен, сладостен, мягок, как рокот волны, тягуч и густ, как смола, ярок, как молния, прозрачен и чист, как кристалл...»
До Малиева па дигорском диалекте писал выдающийся поэт Блашка Гурджибеев. Богатство его языка изумительно. Но музыку дигорского стиха он еще не постиг. Немало стихов на дигорском диалекте написано и после Малиева. Многие из них отмечены несомненным талантом. Но и в них уже не слышится рокот волны. Нет в них и прозрачности кристалла. Видимо, эту тайну, тайну певучего дигорского стиха, Малиев унес с собой в свою безвременную могилу...
23 марта 1973
В. А б а е в, профессор, лауреат
Государственной премии СССР